Ненаучно о пандемии
Профиль автора →- Что писал Достоевский о староверии? Начнём разговор.
- Хохлома – Волга – Персия
- Почему Суриков исказил образ боярыни Морозовой?
- Память рода Достоевского – в старообрядческом Боровске
- Хохлома – старообрядческие корни художественного промысла
- Первые уроки Петров-Водкин брал у старообрядческого инока в Черемшане
Жизненное, экзистенциально важное общение со старообрядцем, видимо, первое в жизни (!) серьёзно думающего молодого Достоевского, произошло в Омском остроге. В «Записках из Мёртвого дома» появляется очерк о реальном человеке: https://www.fedordostoevsky.ru/works/characters/Starover/.
Отметим сразу: это было впечатление от личности, а не от его веры. Достоевский не обсуждал с ним вопросы жизни и церкви, не вступал в дискуссии. Он зафиксировал общую благостность, исходившую от него, и это при том, что тот был осуждён на каторжные работы не за веру или какое-то уголовное преступление против живого человека, но за… поджог строившейся в его селе единоверческой церкви. Так он делом выразил свою решимость «стоять за веру».
Посмотрим, как описывает и как объясняет появление такого персонажа в творчестве Достоевского доктор филологических наук Могилёвского государственного университета им. А. А. Кулешова Валентина Фёдоровна Соколова в статье «Тема церковного раскола в публицистике и художественном творчестве Ф. М. Достоевского»: http://edinoslavie.ru/modules.php?file=print&name=News&sid=545.
Она пишет: «Судя по Статейным спискам, это был старообрядец Егор Воронов, мужчина 56 лет из Черниговской губернии. Он был выслан «по Высочайшему повелению» «на бессрочное время» за «неисполнение данного его Величеству обещания присоединиться к единоверцам и небытие на священнодействии при бывшей закладке в посаде Добрянской новой церкви». Достоевский утверждает, что сослали «его за чрезвычайно важное преступление».
По рассказам старика, среди стародубских старообрядцев время от времени стали появляться новообращённые в единоверие. Правительство поощряло их и принимало все меры для обращения всех несогласных. Тогда старик вместе с другими единомышленниками решился «стоять за веру». Они сожгли начавшую строиться единоверческую церковь. Знакомый писателю старообрядец был одним из зачинщиков этого мероприятия.
Внимательно присматриваясь к старику, Достоевский уловил одну из важнейших особенностей самосознания русских старообрядцев — стремление к сознательному принятию страдания. Писатель понимал, что под внешним спокойствием его соседа скрывалась «глубокая, неизлечимая грусть, которую он старался скрыть от всех». «Однажды, — вспоминает Достоевский, — часу в третьем ночи, я проснулся и услышал тихий, сдержанный плач. Старик сидел на печи и молился по своей рукописной книге. Он плакал, и я слышал, как он говорил по временам: «Господи, не оставь меня! Господи, укрепи меня. Детушки мои малые, детушки мои милые, никогда-то нам не свидеться». У него, отмечает писатель, было «своё спасение, свой выход»: «Молитва и идея о мученичестве».
А вот образ книги, написанной Достоевским 6 лет позже. Уже упоминавшийся нами доктор исторических наук РАНХ и ГС Александр Пыжиков пишет: «Староверческая тема присутствует и в романе «Преступление и наказание» (1866). Напомним читателям образ крестьянина Миколки: именно он заявил властям, что убил старуху-процентщицу. Как выяснил следователь, этот молодой человек был раскольником-бегуном, около двух лет живший под началом старца-наставника: его поступок (признание в убийстве, которого он не совершал) определялся одним стремлением — «пострадать», причём страдание принять не от кого-либо, а непременно от властей. Такие воззрения, имевшие религиозную окраску, являлись неотъемлемой частью страннической идеологии. Очевидно, что Достоевский вводит персонаж этого раскольника для наиболее полного раскрытия темы искупления, которой собственно и посвящён роман. Страдание как духовное очищение — эту мысль, прочно укорённую в сознании представителя народа – Миколки, — только-только начинает постигать интеллигент Родион Раскольников» (http://argumenti.ru/history/2014/12/381333).
Казалось бы, оба автора относятся к старообрядчеству с симпатией и стремятся дать точные формулировки его роли в становлении и развитии религиозно-философского миросозерцания Достоевского. Но вряд ли можно с ними согласиться.
Вчитайтесь, Соколова пишет: «Достоевский уловил одну из важнейших особенностей самосознания русских старообрядцев — стремление к сознательному принятию страдания». На основании чего сделан такой вывод и, главное, почему даже не поставлен вопрос о мотивах страдания и цели его приятия? А это ведь важнейшие вопросы, которые всегда ставят искушённые в аскетике учители Православия.
В истории стародубского поджигателя единоверческого храма ведущий мотив — не «стремление к сознательному принятию страдания», а борьба с неправдой, с антихристом, с навязыванием от государства искажённой церковности. Когда Егор Воронов шёл на это, естественно, он предполагал, даже знал наверняка, что окажется в заключении, пострадает. Но это выбор борца, духовного воина, а не жажда страдания. Вот на этой «тонкости» в психологии, увы, спотыкаются многие светские исследователи и почитатели Достоевского.
Со строгой христианской позиции оговоривший себя крестьянин Миколка не только не вызывает сочувствие, но скорее осуждение. Пыжиков уточняет: «Как выяснил следователь, этот молодой человек был раскольником-бегуном, около двух лет живший под началом старца-наставника: его поступок (признание в убийстве, которого он не совершал) определялся одним стремлением — «пострадать», причём страдание принять не от кого-либо, а непременно от властей».
Да, здесь зафиксирована реальная жизнь: внутри огромного и многообразного староверческого мира России были самые разные толки, согласия и, увы, откровенно еретические отклонения. С опасными для психики практиками и последствиями. Да, формально среди «странников» и «бегунов» были фанатично жаждавшие страдания, но они искали его по ложным, внехристианским мотивам («страдание само по себе»!) и тем более с мазохистским антигосударственным пафосом.
Заметим сразу, что такое психологическое настроение, как у Миколки, не «достояние истории». И в наши дни находится немало людей, жаждущих страдания, и сознательно идущих на конфликты с обществом, а ещё лучше и с государством. Обычно из них формируются массы для протестных акций любого вида и любой мотивации. Но это предмет психологии, психиатрии — выявлять корни такого подсознательного движения в душе человека. А опытные духовники, принимающие исповедь у тысячи человек, также знают, что за «блеском» такого «героизма» нередко таятся гордыня, ненависть к реальным людям, просто лень («в тюрьме ведь кормят, не надо думать о пропитании и труде»)… и много иных дурных мотивов.
Быть может, светскому исследователю такое неведомо. Потому он и делает такой вывод, обыгрывая близость фамилии главного героя с «идеями раскола».
Ещё раз вчитаемся: «Очевидно, что Достоевский вводит персонаж этого раскольника для наиболее полного раскрытия темы искупления, которой собственно и посвящён роман. Страдание как духовное очищение — эту мысль, прочно укорённую в сознании представителя народа — Миколки, только-только начинает постигать интеллигент Родион Раскольников».
Сходство это только на поверхности. Миколка, конечно, из народа. Но — из тёмного, непросвещённого церковной аскетикой. И, конечно, никакой он не «представитель народа», а духовно больной псевдо-верующий. Быть может, человек неплохой, но явно заблуждающийся. И никак своим поведением не выражающий «народ», тем более его «раскольников-староверов». По Пыжикову, он — буквально анонимный учитель, путеводитель Раскольникова. Петербургский студент должен прозреть — через Миколку!.. Но, согласитесь, это просто карикатурная интерпретация!
Да, Достоевский явно обыгрывал фамилию Родиона Романовича в разных ракурсах. В том числе, в искажённых зеркалах, в антиномических противопоставлениях… Тем он как писатель и интересен, потому и читаем по сей день… Есть о чём подумать.
ПО ТЕМЕ:
Эссе: Память рода Достоевского – в старообрядческом Боровске.